(1743-1816)

«Державин – это полное выражение, живая летопись, торжественный гимн, пламенный дифирамб века Екатерины, с его лирическим одушевлением, с его гордостью настоящим и надеждами на будущее, его просвещением и невежеством, его эпикуреизмом и жаждою великих дел, его пиршенственною праздностию и неистощимой практическою деятельностью», - писал Белинский в 1834 г. в «Литературных мечтаниях».

Державин сумел обратить поэзию к жизни, к ее земным радостям, сумел быт, низкие картины природы сделать достоянием поэзии. В противовес поэтике классицизма, Державин вносит в поэзию автобиографическую тематику, авторское индивидуальное «я». Сам поэт, его образ мыслей и чувствований, жизнь его окружающая, стали предметом поэзии. Вместо отвлеченного идеала разумного – реальная человеческая личность, индивидуум, достойный сам по себе внимания и уважения.

Гаврила Романович Державин родился 14 июля 1743 года в Казанской губернии в семье бедного дворянина. Державин сам рассказал о своей жизни в «Записке из известных всем происшествиев и подлинных дел, заключающих в себе жизнь Гаврилы Романовича Державина» (1812 г.). Это был рассказ о частной жизни поэта. Отец Державина служил в малых офицерских чинах под Казанью, потом в Оренбурге. Начальное образование получил у дьячка в сельской церкви. Когда в 1759 г. в Казани открылась гимназия, мать отдала туда сына. За удачно нарисованную карту с видами города, которая попала к вельможе И.И.Шувалову, Державин был зачислен в гвардейский полк. Однако эта награда обернулась для Державина десятью годами солдатчины. Начиная с 1762г. (его отозвали из гимназии) Державин тянул солдатскую лямку. Первый офицерский чин он получил только в 1772 г. Во время разразившегося пугачевского восстания Державин, жаждавший деятельности, был среди тех, кто принимал участие в подавлении мятежа. Он считал это исполнением долга. Резкий, прямой, независимый и смелый в суждениях, Державин сумел восстановить против себя воинское начальство и, получив повышение в чине, был уволен из армии и переведен в Сенат. Он прошел путь от солдата до министра. Был губернатором в Олонецком крае, затем в Тамбове, секретарем Екатерины II, сенатором, министром юстиции при Александре I.

Державин впервые выступил в печати в 1773 году с одой «На бракосочетание великого князя Павла Петровича с Наталиею Алексеевною». Более интересен из его ранних произведений цикл од, связанных с событиями пугачевского восстания. Оды, «Переведенные и сочиненные при горе Читалагае», вышли отдельной книжкой в Петербурге в 1776г. В этих оригинальных и переводных одах Державин затронул темы, которые будут характерны и для последующего творчества. В оде «На день рождения ее величества» поэт пишет:

Так ты всем матерь равна буди.

Враги, монархиня, те же люди;

Ударь еще и разжени,

Но с тем, чтоб милость к ним пролити...

Как и предшествующие ему просветители, Державин надеялся на просвещенного монарха, от воли которого зависит все:

На то ль, на то ль сей только свет,

Чтоб жили в нем рабы, тираны,

Друг друга варварством попраны,

С собою свой носили вред?

В одах «На великость», «На знатоность» он, продолжая тему естественного равенства людей, говорит о необходимости личных заслуг человека перед обществом, государством:

Внемлите, князи всей вселенной,

Статуи, без достоинств, вы!

Ранним одам Державина присуща подражательность, он следует во многом традициям Ломоносова, они «писаны весьма нечистым и неясным слогом» – признавался сам поэт; «хотев парить», он, по его словам, не мог выдержать свойственного Ломоносову «велелепия и пышности». Но с 1779 года, как писал сам Державин, «избрал он совсем другой путь». В 1779 году он написал стихотворение «Ключ», «Стихи на рождение на Севере порфирородного отрока» и оду «На смерть князя Мещерского». Уже в этих произведениях, появившихся в «Санкт-Петербургском вестнике», прозвучало новое слово поэта, воспринимающего окружающий мир, окружающую природу глазами простого человека во всей ее живой и красочной реальности, со всеми бытовыми подробностями. В этих произведениях он нарушает и жанровое и стилевое единство. Ода «На смерть князя Мещерского» – ода-элегия, которая резко отличается от обычной похвальной оды классицизма. Говоря о конкретном человеке, Державин задумывается над извечной философской проблемой жизни и смерти, которая пройдет через все его творчество. Непосредственным поводом к ее написанию послужила кончина приятеля Державина, эпикурейца князя А.И. Мещерского, глубоко поразившая поэта своей неожиданностью. На биографической основе вырастает философская проблематика оды, вобравшая в себя просветительские идеи века.

Тема смерти раскрывается Державиным в порядке постепенного нагнетания явлений, подвластных закону уничтожения: смертен сам поэт, смертны все люди, «Глотает царства алчна смерть». И наконец, «Звезды ею сокрушатся, //И солнцы ею потушатся,// И всем мирам она грозит».

Перед лицом смерти происходит как бы переоценка ценностей. Рождается мысль о природном равенстве людей, независимо от их ранга и состояния, поскольку все они подвластны одному и тому же закону уничтожения. Державин создает выразительные, зрительно ощутимые картины, достигая этого приемами контрастного изображения, сталкиванием противоречивых понятий:

Монарх и узник – снедь червей,

......................................................

Сегодня бог, а завтра прах.

Где стол был яств, там гроб стоит.

Жалким и ничтожным оказываются богатство и титулы:

Подите счастья прочь возможны,

Вы все пременны здесь и ложны:

Я в дверях вечности стою.

Но признавая всемогущество смерти, Державин не приходит к пессиместическому выводу о бессмысленности человеческого существования. Напротив, быстротечность жизни придает ей особенную значимость, заставляет выше ценить неповторимые радости жизни:

Жизнь есть небес мгновенный дар;

Устрой ее себе к покою

И с чистою твоей душою

Благославляей судеб удар.

Державин часто рисует одну и ту же картину: люди свергаются, подобно водопаду, с высот счастья. Отсюда – образ смерти, во всей ее ужасающей конкретности. Отсюда – мотив скоротечности жизни и неизбежности конца, вызывающий у Державина образ «реки времени». В оде «На смерть князя Мещерского» мысль о быстротечности смерти воплощена в конкретную образную форму:

Глагол времен! Металла звон! – звук маятника как бы сиволизирует неумолимое течение времени.

Ода приобретает философский характер: поэт размышляет о смерти и жизни, о тайнах бытия, о неизбежности грядущего. Но жизнеутверждающее начало побеждает, побеждает тяга Державина к земной жизни, земным радостям.

«Особый путь», который избрал для себя Державин, с особой смелостью проявился в его, ставшей знаменитой, оде «Фелица» (от латинского felicx – счастливый). Ода впервые была напечатана в 1783 году в журнале «Собеседник любителей русского слова». Название оды было пространным: «Ода к премудрой киргиз-кайсацкой царевне Фелице, писанная некоторым мурзою, издавна проживающим в Москве, а живущим по делам своим в Санкт-Петербурге. Переведена с арабского языка в 1782г.» Образ Фелицы заимствован из «Сказки о царевиче Хлоре», написанной Екатериной II для своего внука Александра. В образе мурзы выступил сам поэт, то как индивидуальное я, то как обобщенный образ вельмож. «Особый путь» сказался в разрушении жанра оды. Державин сочетает одические элементы с сатирическими, высокий слог с просторечным. Изображая Екатерину, Державин искренне наделяет ее идеальными чертами просвещенной монархини: она умна, деятельна, любезна в обращении, скромна. Екатерина отвечает идеальному представлению поэта о монархе: «Будь на троне – человек». Поэт свободно ведет разговор о достоинствах императрицы, прежде всего как человека. Добродетели монархини тем более видны, что ее дела, которые «блаженство смертным проливают», как и само поведение Екатерины, противопоставляются праздному времяпровождению вельмож. Державин создает сатирические портреты вельмож, наделяя каждого из них теми конкретно-бытовыми чертами, которые давали возможность современникам без труда узнать Орлова, Потемкина, Вяземского, Нарышкина.

В иронической характеристике Потемкина мысли об «устрашении» вселенной спокойно соседствуют с мечтой о новом «кафтане». Здесь содержится и невозможное для высокой одической поэзии конкретное изображение праздничного стола. Проявляется живописность и красочность, присущие поэзии Державина, способность будничное, обыденное – стол, уставленный яствами, – сделать достоянием поэзии. Конкретность бытовой картины, низкие, прозаические речения – все это было ново и вело к сближению поэзии с жизнью, а следовательно преодолению, разрушению классицизма. В «Фелице» обнаружилось одно из поэтических открытий Державина – для его поэзии нет в природе низких, недостойных изображения предметов. Это свидетельствует о реалистических тенденциях его творчества. Прославляя добродетели Фелицы, ее заслуги и заботы о просвещении и здравии народа, поэт и по отношению к императрице позволяет себе говорить шутливым тоном. В оде много намеков, касающихся того, как надо истинному монарху управлять государством.

В оде «Видение мурзы», которую Державин начал писать в мае 1783 года, он отвечает на обвинения, раздававшиеся в адрес «Фелицы». Он резко сатирически обличает вельмож, способных только к пресмыкательству, лести. С помощью неожиданного бытового сравнения автор окончательно уничтожает недовольных:

И словом: тот хотел арбуза,

А тот соленых огурцов...

Здесь звучит авторское индивидуальное я, запечатлен облик поэта, его жизненная позиция. Поэт исполнен чувства собственного достоинства. В оде «Видение мурзы», как и в других произведениях, поражает красочность, живописность, яркая образность в восприятии окружающего мира. Этот прекрасный, действительный мир, наполненный красками и звуками, отразился не только в пейзажных зарисовках поэта, в которых он так же выступил новатором, но и в умении живописать и комнатный интерьер, и праздничный обеденный стол. Сам Державин называл поэзию «говорящей живописью» и считал ее «сестрой музыки».

Державин первым открыл красоты русской природы, он рисует картины «румяной осени», которая носит «снопы златые на гумно», передает шум «красно-желтых листьев», рисует русскую зиму. Недаром творчество Державина Белинский считал «первым действительным проявлением русского духа в сфере поэзии». В поэзии Державина впервые даны реальная обстановка, предметы быта, действуют живые люди, его современники.

Большой популярностью в XVIII и даже XIX веке пользовалась ода «Бог» (1784). Она была переведена на ряд европейских, а также на китайский и японский языки. В ней говорится о начале, противостоящем смерти. Бог для Державина – «источник жизни», первопричина всего сущего на земле и в космосе, в том числе и самого человека. На представление Державина о божестве оказала влияние философская мысль XVIII века. На это указывал сам поэт в своих «Объяснениях» к этой оде. Комментируя стих «Без лиц в трех лицах божества!», он писал: «Автор, кроме богословского понятия, разумел тут три лица метафизические, то есть: бесконечное пространство, беспрерывную жизнь в движении вещества и нескончаемое течение времени, которое бог в себе совмещает». Тем самым, не отвергая церковного представления о трех сущностях божества, Державин одновременно осмысляет его в категориях, почерпнутых из арсенала наук, – пространства, движения, времени. Державинский бог не бесплотный дух, существующий обособленно от природы, а творческое начало, воплотившееся, растворившееся в созданном им материальном мире («живый в движеньи вещества»). Пытливая мысль эпохи Просвещения не принимала ничего на веру. И Державин, как сын своего века, стремится доказать существование бога.

Сочетание науки и религии - характерная черта философии XVIII века, которой причастны такие крупные мыслители, как Гердер, Вольф, Кант. О существовании бога, по словам Державина, свидетельствует прежде всего «природы чин», т.е. порядок, гармония, закономерности окружающего мира. Другое доказательство – чисто субъективное: стремление человека к высшему, могущественному, справедливому и благостному творческому началу: «Тебя душа моя быть чает». Вместе с тем Державин воспринял от эпохи Просвещения мысль о высоком достоинстве человека, о его безграничных творческих возможностях:

Я телом в прахе истлеваю,

Умом громам повелеваю,

Я царь - я раб - я червь - я бог!

Как и Ломоносов, Державин поражал величием картины мироздания, в котором человек лишь маленькая частица. Но человек – вершина создания природы и значение его на земле велико:

Я связь миров, повсюду сущих,

Я крайня степень вещества,

Я средоточие живущих,

Черта начальна божества.

Одна из важнейших тем поэзии Державина – проповедь гражданского служения отечеству и нации. Свои взгляды на поэзию и роль поэта Державин стремится обосновать в своей теоретической работе «Рассуждение о лирической поэзии» (1811). Державин утверждал гражданскую, воспитательную роль поэзии, изначальную роль поэта как глашатая истины. Истина делает поэта бессмертным – отмечал Державин. Как человеку неподкупно честному и прямому, Державину была более свойственна «атическая соль», т.е. сатира, ежели одические дифирамбы, и это полностью проявилось в его поэзии. В 1780 г. в ноябрьской книжке журнала «Санкт-Петербургский вестник» было напечатано стихотворение Державина «Властителям и судиям» - с помощью библейских мотивов Державин выразил смело и резко свое отношение к властителям, «земным богам», нарушающим законы и забывающим о пользе подданных и государства. События французской революции придавали его стихотворению особенно резкое, обличительное звучание. В духе «просвещенного абсолютизма» Державин, видя вокруг себя зло, беззаконие и произвол, смело обличает и поучает «властителей и судий». Державин требует соблюдения законов, гуманности, но «сильные мира»:

Не внемлют! Видят – и не знают!

Покрыты мздою очеса:

Злодейства землю потрясают,

Неправда зыблет небеса.

И хотя Державин своими стихами хотел упрочения русской государственности на основе соблюдения законности и был далек от посягательства на трон, тем не менее эти стихи действовали на умы возбуждающе.

Пафосом общественного долга, служения отечеству и вместе с тем страстным обличением вельмож, не соответствующих идеалу государственного деятеля – человека неподкупной честности, просвещенного, благородного и бескорыстного слуги общества, государства, пронизана стаирическая ода Державина «Вельможа» (1794 г.). Ода построена композиционно четко. Державин пользуется характерным для него приемом контрастного сопоставления, с помощью которго он достигает большой выразительной силы и ясности проводимой им идеи. В оде большое место занимает прямая авторская речь, страстный монолог поэта, который прерывается вставными жанровыми картинами, взятыми из реальной жизни, наблюдаемой Державиным. Ода полна намеков, которые давали современникам возможность представить и конкретных лиц, хотя сатирический образ вельможи носит обобщающий характер. Перед нами особый жанр: ода-сатира, в которой поэт предстает гражданином, требовательным судьей. Поэт начинает с монолога, в котором определяет свою позицию, свое понимание того, каким должен быть истинный вельможа:

Хочу достоинства я чтить,

Которые собою сами

Умели титлы заслужить

Похвальными себе делами;

Кого ни знатный род, ни сан,

Ни счастие не украшали;

Но кои доблестно снискали

Себе почтенье от граждан.

Державин убежден, что вельможу должны составлять «Ум здравый, сердце просвещенно». Истинный вельможа – служитель «общего добра»:

Вся мысль его, слова, деянья

Должны быть – польза, слава, честь.

Но современники вельможи были далеки от начертанного идеала, и понадобилась вся сила «атической соли», чтобы обличить праздность, себялюбие, равнодушие, переходящее в жестокость. Не государственные заботы, собственное благо, житейские успехи ставят превыше всего подобные вельможи. Нарисовав сатирическую картину праздной, роскошной жизни вельмож, Державин рисует другую картину, звучащую резким диссонансом. Пока вельможа сибаритствует «и в пресыщении зевает», в передней ждет приема «израненный герой», «начальник прежде бывший твой». В торжественный, патетический строй оды врываются конкретно-бытовые реалии жизни.

В том же 1794 году Државин пишет оду «Водопад», названную Белинским «блистательнейшим созданием» поэта. В ней Державина волнуют те же проблемы. Человек живет в обществе и его долг – служить отечеству, быть олицетворением гражданских добродетелей. Эта ода – глубокое философское раздумье о смысле жизни, о человеческом существовании, о праве на бессмертие. Жизнь быстротечна. Державин развивает философские мотивы жизни и смерти. Ода написана на смерть князя Потемкина. Отношение к Потемкину у поэта сложное. Величественная фигура этого баловня судьбы, в которой сочеталось добро и зло, способности государственного деятеля, полководца, осуществившего ряд полезных реформ в армии, человека незаурядного, смелого и решительного и вместе с тем жестокого, мстительного и властолюбивого, не раз привлекало внимание Державина. В «Водопаде» поэт воссоздает титанический образ Потемкина во всей его противоречивой сложности.

Внезапная смерть Потемкина, могущественнейшего вельможи, который «потряс среду земли громами», прославился взятием Очакова и Измаила, смерть в глухой молдавской степи не могла не поразить воображение поэта:

Чей труп, как на распутье мгла,

Лежит на темном лоне нощи?

.........................................................

Не ты ли, счастья, славы сын,

Великолепный князь Тавриды?

Не ты ли с высоты честей

Незапно пал среди степей?

Державин сравнивает жизнь с водопадом, жизнь низвергается с высот счастья подобно водопаду. Необычайно зримой и красочной картиной открывается ода:

Алмазна сыплется гора

С высот четыремя скалами;

Жемчугу бездна и сребра

Кипит внизу, бьет вверх буграми;

От брызгов синий холм стоит,

Далече рев в лесу гремит.

Помимо реального звучания, водопад у Державина символизирует вечность. На фоне этой вечной красоты природы особенно ощутима непрочность власти и славы, но непрочность «ложной славы», которой Державин противопоставляет тех, кто был верен истине, общей пользе:

Лишь истина дает венцы

Заслугам, кои не увянут,

Лишь истину поют певцы.

Раздумья о тех, кто достоин бессмертия, приводят Державина к созданию образа другого полководца, Румянцева, в деятельности которого поэт видит идеал истинной гражданственности:

Блажен, когда стремясь за славой,

Он пользу общую хранил,

Был милосерд в войне кровавой

И самых жизнь врагов щадил...

Благословен средь поздних веков

Да будет друг сей человеков.

Глубокая, философская мысль, лежащая в основе оды, величественные образы, созданные Державиным, сделали «Водопад» одним из самых замечательных творений поэта. Гоголь писал о «Водопаде»: это «как бы целая эпопея слилась в одну стремящуюся оду».

Одна из важнейших тем поэзии Державина – проповедь гражданского служения отечеству и нации, тема поэзии и роли поэта, для которого истина должна быть превыше всего («Властителям и судиям», «Вельможам», «Памятник», «Лебедь»).

Любимым героем Державина был Суворов, которого он необычайно ценил за полководческий гений, мужество и скромность («На взятие Измаила», «На взятие Варшавы», «На переход Альпийских гор», «На победы в Италии», «Снегирь»). Державин восхищается русскими полководцами, особенно Суворовым, он сочувствует им и русским солдатам-героям. Державин убежден: «Выше славы и величия царей и вельмож – слава русского народа»:

О Россы! нет вам, нет примеру,

И смерть сама вам лавр дает...

Какая в войсках храбрость рьяна!

Какой великий дух в вождях!

Изображая Суворова, Державин то пользуется приемом гиперболизации, создавая богатыря, «русского Геркулеса», то наделяет образ Суворова конкретными чертами, делая его неповторимо индивидуальным. В оде-элегии «Снегирь» Державин воссоздает образ Суворова, раскрывая прежде всего его человеческие черты харктера, его облик, образ жизни. Скромный, неприхотливый, мужественный человек, живущий одной жизнью с солдатами, разделяющий с ними тяготы походной жизни – таков Суворов. Название стихотворения связано с тем, что, вернувшись после смерти Суворова домой, поэт услышал, как, живший в его доме ученый снегирь пел первые такты военного марша.

«Ум и сердце человека были гением моим», - писал поэт в стихотворении «Признание» (1807г.) и эту любовь к человеку, вне зависимости от его сословной принадлежности, пронес Державин через все свое творчество.

С середины 90-ых годов поэт все чаще обращается к темам частной жизни, к воспеванию земных радостей бытия. В прославлении частной жизни, свободной от обязанностей, налагаемых всей системой государственной иерархии, в уходе от мирской суеты Державин сближается с сентименталистами. Однако Державину не присущи чувства меланхолии, разочарованности в жизни, стремление замкнуться в мире личных переживаний. Даже в анакреонтических стиховторениях он остается поэтом-гражданином.

В стихотворении «К самому себе» (1789г.) Державин готов уйти от должностных обязанностей (он в это время был сенатором) не из-за конфликта с «печальным миром», а из-за того, что его борьба с злоупотреблениями крупных чиновников во главе с генерал-прокурором Сената остается безрезультатной. Это уже конфликт с вельможами и даже царем.

Анакреонтика Державина приобретает характер автобиографический («Дар», «Соловей во сне», «К лире», «Желание», «Кузнечик», «Тишина» и др.). Он воспевает скромные радости в тиши, в кругу семьи, свою свободу и независимость.

Подражая поэзии Горация и Анакреонта – певца любви, вина и веселья, Державин оставался самим собой. Он русифицировал сюжеты, образы, наполняя их стихией русской жизни, русского быта, русской природы («Русским девушкам»). Поэт неизменно «склоняет» Анакреонта на русский лад. Он создает свой образ Анакреонта: не только жизнелюбца, весельчака, но и свободного, независимого певца («Любушка»). Демократизм, самобытность Державина сказались и в его умении живописать реальную жизнь с наглядными картинами крестьянского быта, живым, подчас грубоватым, простонародным языком («Крестьянский праздник»).

Автобиографизм анакреонтики Державина подготовил написание одного из замечательнейших произведений – стихотворного послания «Евгению. Жизнь Званская» (1807 г.). Епископ Евгений Болохвитинов был другом Державина. Званка – имение Державина. Державин изображает реальную жизнь, домашний быт, занятия в часы досуга русского барина-поэта, поэтически воспроизводит картины русской природы. В этом произведении дана во всей своей конкретности жизнь гуманного, доброго барина, для которого слуги – рабы, но отношения между господами и крестьянами – идиллические.

В поэзии Державина, как отмечал Белинский «... видна практическая философия ума русского; почему главное отличительное свойство есть народность, состоящая не в подборе мужицких слов..., но в сгибе ума русского, в русском образе взгляда на вещи. В сем отношении Державин народен в высочайшей степени».

Русские поэты учились у Державина его умению передавать поэзию жизни действительной. Сам поэт как бы подводит итог всей своей деятельности в стихотворениях: «Памятник», напечатанном в 1789 году под названием «К музе. Подражание Горацию», и «Лебедь» 1804 года. Державин видит бессмертие поэта, который «забавным русским слогом» первым дерзнул «истину царям с улыбкой говорить» («Памятник»).

В стихотворении «Лебедь» он пишет:

Со временем о мне узнают:

Славяне, гунны, скифы, чудь...

И все, что бранью днесь пылают,

Покажут перстом – и рекут:

«Вот тот летит, что, строя лиру,

Языком сердца говорил

И, проповедуя мир миру,

Себя всех счастьем веселил».

Лекция 11

Гавриил Державин
«Видение Мурзы»

На темно-голубом эфире
Златая плавала луна;
В серебряной своей порфире
Блистаючи с высот, она
Сквозь окна дом мой освещала
И палевым своим лучом
Златые стекла рисовала
На лаковом полу моем.
Сон томною своей рукою
Мечты различны рассыпал,
Кропя забвения росою,
Моих домашних усыплял.
Вокруг вся область почивала,
Петрополь с башнями дремал,
Нева из урны чуть мелькала,
Чуть Бельт в брегах своих сверкал;
Природа, в тишину глубоку
И в крепком погруженна сне,
Мертва казалась слуху, оку
На высоте и в глубине;
Лишь веяли одни зефиры,
Прохладу чувствам принося.
Я не спал - и, со звоном лиры
Мой тихий голос соглася,
Блажен, воспел я, кто доволен
В сем свете жребием своим,
Обилен, здрав, покоен, волен
И счастлив лишь собой самим;
Кто сердце чисто, совесть праву
И твердый нрав хранит в свой век
И всю свою в том ставит славу,
Что он лишь добрый человек;
Что карлой он и великаном
И дивом света не рожден,
И что не создан истуканом
И оных чтить не принужден;
Что все сего блаженствы мира
Находит он в семье своей;
Что нежная его Пленира
И верных несколько друзей
С ним могут в час уединенный
Делить и скуку и труды!
Блажен и тот, кому царевны
Какой бы ни было орды
Из теремов своих янтарных
И сребро-розовых светлиц,
Как будто из улусов дальных,
Украдкой от придворных лиц,
За россказни, за растабары,
За вирши иль за что-нибудь,
Исподтишка драгие дары
И в досканцах червонцы шлют;
Блажен!- Но с речью сей незапно
Мое все зданье потряслось,
Раздвиглись стены, и стократно
Ярчее молний пролилось
Сиянье вкруг меня небесно;
Сокрылась, побледнев, луна.
Виденье я узрел чудесно:
Сошла со облаков жена,-
Сошла - и жрицей очутилась
Или богиней предо мной.
Одежда белая струилась
На ней серебряной волной;
Градская на главе корона,
Сиял при персях пояс злат;
Из черно-огненна виссона,
Подобный радуге, наряд
С плеча десного полосою
Висел на левую бедру;
Простертой на алтарь рукою
На жертвенном она жару
Сжигая маки благовонны
Служила вышню божеству.
Орел полунощный, огромный,
Сопутник молний торжеству,
Геройской провозвестник славы,
Сидя пред ней на груде книг,
Священны блюл ее уставы;
Потухший гром в кохтях своих
И лавр с оливными ветвями
Держал, как будто бы уснув.
Сафиро-светлыми очами,
Как в гневе иль в жару, блеснув,
Богиня на меня воззрела.-
Пребудет образ ввек во мне,
Она который впечатлела!-
«Мурза! - она вещала мне,-
Ты быть себя счастливым чаешь,
Когда по дням и по ночам
На лире ты своей играешь
И песни лишь поешь царям.
Вострепещи, мурза несчастный!
И страшны истины внемли,
Которым стихотворцы страстны
Едва ли верят на земли;
Одно к тебе лишь доброхотство
Мне их открыть велит. Когда
Поэзия не сумасбродство,
Но вышний дар богов,- тогда
Сей дар богов лишь к чести
И к поученью их путей
Быть должен обращен, не к лести
И тленной похвале людей.
Владыки света люди те же,
В них страсти, хоть на них венцы;
Яд лести их вредит не реже,
А где поэты не льстецы?
И ты сирен поющих грому
В вред добродетели не строй;
Благотворителю прямому
В хвале нет нужды никакой.
Хранящий муж честные нравы,
Творяй свой долг, свои дела,
Царю приносит больше славы,
Чем всех пиитов похвала.
Оставь нектаром наполненну
Опасну чашу, где скрыт яд».
Кого я зрю столь дерзновенну
И чьи уста меня разят?
Кто ты? Богиня или жрица?-
Мечту стоящу я спросил.
Она рекла мне: «Я Фелица»;
Рекла - и светлый облак скрыл
От глаз моих ненасыщенных
Божественны ее черты;
Курение мастик бесценных
Мой дом и место то цветы
Покрыли, где она явилась.
Мой бог! мой ангел во плоти!..
Душа моя за ней стремилась,
Но я за ней не мог идти.
Подобно громом оглушенный,
Бесчувствен я, безгласен был.
Но, током слезным орошенный,
Пришел в себя и возгласил:
"Возможно ль, кроткая царевна!
И ты к мурзе чтоб своему
Была сурова столь и гневна,
И стрелы к сердцу моему
И ты, и ты чтобы бросала,
И пламени души моей
К себе и ты не одобряла?
Довольно без тебя людей,
Довольно без тебя поэту
За кажду мысль, за каждый стих
Ответствовать лихому свету
И от сатир щититься злых!
Довольно золотых кумиров,
Без чувств мои что песни чли;
Довольно кадиев, факиров,
Которы в зависти сочли
Тебе их неприличной лестью;
Довольно нажил я врагов!
Иной отнес себе к бесчестью,
Что не дерут его усов;
Иному показалось больно,
Что он наседкой не сидит;
Иному - очень своевольно
С тобой мурза твой говорит;
Иной вменял мне в преступленье,
Что я посланницей с небес
Тебя быть мыслил в восхищенье
И лил в восторге токи слез.
И словом: тот хотел арбуза,
А тот соленых огурцов.
Но пусть им здесь докажет муза,
Что я не из числа льстецов;
Что сердца моего товаров
За деньги я не продаю,
И что не из чужих анбаров
Тебе наряды я крою.
Но, венценосна добродетель!
Не лесть я пел и не мечты,
А то, чему весь мир свидетель:
Твои дела суть красоты.
Я пел, пою и петь их буду
И в шутках правду возвещу;
Татарски песни из-под спуду,
Как луч, потомству сообщу;
Как солнце, как луну, поставлю
Твой образ будущим векам;
Превознесу тебя, прославлю;
Тобой бессмертен буду сам.

В формальном отношении Державин в «Фелице» строжайше соблюдает канон ломоносовской торжественной оды: четырехстопный ямб, десятистишная строфа с рифмовкой аБаБВВгДДг. Но эта строгая форма торжественной оды в данном случае является необходимой сферой контрастности, на фоне которой отчетливее проступает абсолютная новизна содержательного и стилевого планов. Державин обратился к Екатерине II не прямо, а косвенно - через ее литературную личность, воспользовавшись для оды сюжетом сказки, которую Екатерина написала для своего маленького внука Александра. Действующие лица аллегорической «Сказки о царевиче Хлоре» - дочь хана Фелица (от лат felix - счастливый) и молодой царевич Хлор заняты поиском розы без шипов (аллегория добродетели), которую они и обретают, после многих препятствий и преодоления искушений, на вершине высокой горы, символизирующей духовное самосовершенствование. Это опосредованное обращение к императрице через ее художественный текст дало Державину возможность избежать возвышенного тона обращения к высочайшей особе. Подхватив сюжет сказки Екатерины и слегка усугубив восточный колорит, свойственный этому сюжету, Державин написал свою оду от имени, обыграв предание о происхождении своего рода от татарского мурзы Багрима. В самом тексте оды отчетливо прорисованы два плана: план автора и план героя, связанные между собою сюжетным мотивом поиска «розы без шипов» - добродетели. «Слабый», «развратный», «раб прихотей» мурза, от имени которого написана ода, обращается к добродетельной «богоподобной царевне» с просьбой о помощи в поисках «розы без шипов» - и это естественно задает в тексте оды две интонации: апологию в адрес Фелицы и обличение в адрес мурзы. Таким образом, торжественная ода Державина соединяет в себе этические установки старших жанров - сатиры и оды, некогда абсолютно контрастных и изолированных, а в «Фелице» соединившихся в единую картину мира. Само по себе это соединение буквально взрывает изнутри каноны устоявшегося ораторского жанра оды и классицистические представления о жанровой иерархии поэзии и чистоте жанра. Но те операции, которые Державин проделывает с эстетическими установками сатиры и оды, еще более смелы и радикальны. Естественно было бы ожидать, что апологетический образ добродетели и обличаемый образ порока, совмещенные в едином одо-сатирическом жанре, будут последовательно выдержаны в традиционно свойственной им типологии художественной образности: абстрактно-понятийному воплощению добродетели должен был бы противостоять бытовой образ порока. Однако этого не происходит в «Фелице» Державина, и оба образа с точки зрения эстетической являют собой одинаковый синтез идеологизирующих и бытописательных мотивов. Но если бытовой образ порока в принципе мог быть подвержен некоторой идеологизации в своем обобщенном, понятийном изводе, то бытового образа добродетели русская литература до Державина принципиально не допускала. В оде «Фелица» современников, привыкших к абстрактно-понятийным конструкциям одических обликов идеального монарха, потрясла именно бытовая конкретность и достоверность облика Екатерины II в ее повседневных занятиях и привычках. Индивидуализированному и конкретному персональному облику добродетели противостоит в оде «Фелица» обобщенный собирательный образ порока, но противостоит только этически: как эстетическая сущность, образ порока абсолютно тождествен образу добродетели, поскольку он является таким же синтезом одической и сатирической типологии образности, развернутым в том же самом сюжетном мотиве распорядка дня. Единственное, в чем заключается эстетическая разница образов Фелицы-добродетели и мурзы-порока - это их соотнесенность с конкретными личностями державинских современников. В этом смысле Фелица-Екатерина является, по авторскому намерению, точным портретом, а мурза - маска автора оды, лирический субъект текста - собирательным, но конкретным до такой степени образом, что до сих пор его конкретность вводит исследователей творчества Державина в соблазн усмотреть в чертах этой маски

сходство с лицом самого поэта, хотя сам Державин оставил недвусмысленные иточные указания на то, что прототипами для этого собирательного образа вельможи-царедворца ему послужили Потемкин, Орлов, Нарышкин с их характерными свойствами и бытовыми пристрастиями - «прихотливым нравом», «охотой до скачки лошадей», «упражнениями в нарядах. И здесь нельзя не заметить двух вещей: во-первых, того, что прием саморазоблачительной характеристики порока в его прямой речи генетически восходит прямо к жанровой модели сатиры Кантемира, а во-вторых, того, что, создавая свой собирательный образ мурзы в качестве лирического субъекта оды «Фелица» и заставляя его говорить «за весь свет, за все дворянское общество», Державин, в сущности, воспользовался ломоносовским одическим приемом конструкции образа автора. В торжественной оде Ломоносова личное авторское местоимение «я» было не более чем формой выражения общего мнения, и образ автора был функционален лишь постольку, поскольку был способен воплощать собою голос нации в целом - то есть носил собирательный характер. Таким образом, в «Фелице» Державина ода и сатира, перекрещиваясь своими этическими жанрообразующими установками и эстетическими признаками типологии художественной образности, сливаются в один жанр, который, строго говоря, уже нельзя назвать ни сатирой, ни одой. Формы выражения личностного авторского начала через категорию лирического героя и поэта как образного единства, сплавляющего всю совокупность отдельных поэтических текстов в единое эстетическое целое, являются тем фактором, который обусловливает принципиальное новаторство Державина-поэта относительно предшествующей ему национальной поэтической традиции.